Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Кому-то — это нам с тобой, — прошептал Редькин с непонятным выражением — то ли восторга, то ли ужаса. — Но что все это значит?

— Да ничего это не значит! — улыбнулся Майкл. — Не напрягайся так. Расслабься. Все уже позади. Я не случайно так долго читал всю эту лирику. Я хотел понять и понял: в рукописях Разгонова решительно не содержится никакой секретной информации. Никаких шифровок о начале третьей мировой войны, никаких тайных ключей к господству над миром. Это просто черновики писателя — и все. Но переполошившимся ослам в погонах тетрадки нужны как вещественное доказательство. Они хотят убедиться и убедить всех: Разгонов жив. В отличие от его двойника, который умер. И чтобы ни в коем случае не наоборот. Понимаешь?

— Понимаю. Так ведь хотят же убедиться, значит, будут продолжать выдирать у нас с мясом эти тетрадки.

— Думаю, что нет, — сказал Майкл. — Это было актуально до полуночи ушедшего дня. А теперь им уже не до нас и не до рукописи. Так сказал гуру.

— Его бы устами, да мед пить, — успел проговорить Редькин, и тут в кармане у Майкла запел мобильник.

Вербицкий был внешне спокоен, пока нажимал кнопочку и прилаживал трубку к уху, а Редькина, как током ударило: «Вот оно!»

И ведь оказалось действительно оно.

— Это Вербицкий? — вопросил грозный голос, который Тимофей не мог не узнать даже в таком еле слышном исполнении. — С вами говорит полковник Чуханов. Вы должны знать, где находится сейчас мой зять Тимофей. Он мне до зарезу нужен. Помогите, Вербицкий.

Майкл лихорадочно соображал, что же сказать и говорить ли вообще, но конструктивных мыслей не было вовсе. Вместо них в голове вертелась страшная чушня: «Если новый муж матери — это отчим, а новый муж тещи — это тесчим, то как должен правильно называться зять этого тесчима? По аналогии с пасынком — пазятёк? Или лучше пазяток с ударением на втором слоге?» Оба варианта одинаково не нравились Майклу. Самое интересное, что Редькин однажды тоже решал эту проблему, и в отчаянии забросил на стадии пазятка.

А секунды неумолимо текли. И Майкл выпалил самое простое из возможного:

— Я не знаю, где он.

— Это очень плохо, Вербицкий, — едва не простонал грозный военный разведчик. — Очень плохо.

— Сочувствую вам, — уже более уверенно отозвался Майкл и по-хамски разорвал связь.

— Поехали, — бросил он Редькину, уже давя на газ, — впрочем…

Придерживая руль локтями, Майкл быстро обесточил мобильный телефон, вытащив из него аккумулятор.

До поворота на Шереметьево они оба напряженно молчали, но ничего подозрительного не случилось: ни перехвата, ни хвоста, ни кордонов на развязке. А Редькин даже украдкой посматривал в небо, ведь один раз его уже останавливали с помощью вертолета.

— Кажется, обошлось, — выдохнул Майкл километров через пять.

И в ту же секунду телефон запел снова.

Обесточенный аппарат валялся теперь между ними на маленьком столике позади ручки передач, и они оба повернули головы одновременно.

Майкл резко затормозил, едва ли не юзом полетел к обочине и только чудом выровнял машину. Он смотрел на родной мобильник, как на гигантского скорпиона, сидящего верхом на гранате с только что выдернутой чекой.

— Как это может быть?! — проговорил Майкл страшным свистящим шепотом, словно боялся спугнуть сошедшую с ума телефонную трубку, на которой без всякого электричества весело сигналил зеленый индикаторный огонек.

А Редькин уже сообразил. У него был друг, закончивший вместе с ним МВТУ и занимавшийся потом всю жизнь системами дальней связи. Так он однажды рассказывал о «питающем сигнале» (так это, кажется, называлось), который на радиочастоте вместе с информацией передает энергию для включения обесточенного абонента. Это была страшно дорогая военная разработка. Но это был факт современной науки, а не мистическая жуть, и Тимофей спокойно объяснил суть дела Майклу, тихонько рулившему вдоль по правому ряду. Однако Майкл почему-то занервничал ещё сильнее. Неисправность, даже фантастическая, в собственном телефоне устраивала его больше, чем чьи-то колоссальные деньги, затрачиваемые на контакт с ним, Вербицким, через космические спутники связи.

— Тогда тем более не стоит брать трубку, — сказал он тихо, будто их уже могли слышать.

Впрочем, чем черт не шутит — раз у этих орлов такая техника!

Редькин придерживался принципиально другого мнения, Он схватил трубку, торопясь опередить Майкла, и нажал кнопку. Однако сам не сказал ни слова, а просто слушал. Слушал и улыбался. Как идиот.

Вербицкий смог выдерживать это ровно десять секунд. Потом выхватил у Редькина мобильник со словами:

— Что ты творишь, придурок?!

И швырнул аппарат в приоткрытое окошко на шоссе, после чего резко прибавил газу.

— Все в порядке, — тихо проговорил Редькин.

— Что в порядке?! — заорал Майкл. — Что он сказал тебе, этот проклятый тесчим?!

— А это был не он.

Тимофей продолжал блаженно улыбаться, и Вербицкий позволил себе предположить (ведь в эту ночь происходили самые невероятные вещи):

— Это была твоя Юлька.

Редькин расхохотался так, что стало слышно если не в Шереметьеве, то уж в ближайшем поселке — точно.

— Мне нравится ход твоих мыслей, Майкл! А в Твери, как там с девочками, не знаешь?

— В Твери с девочками хорошо, — машинально ответил Майкл, — в Твери без девочек плохо. — А потом словно проснулся: — Кто это был?!

— Это был Разгонов. Он сказал мне: «Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я ещё буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке».

— Вот черт! — взревел Майкл. — «Сименс»! Последней модели! Новье! Шестьсот пятьдесят баксов! Сам выбросил на дорогу…

— Не плачь, — утешал его Редькин, я тебе новую куплю, у меня теперь денег много.

Часть вторая. Охота за ментальным Бармалеем

Глава первая. Двойной удар

День не заладился с самого начала. Накануне я проработал до пяти утра и проснулся уже после полудня, когда Белки с Андрюшкой и след простыл. Аппетит я ощутил неожиданно зверский, и пить кофе с бутербродами из ростера показалось просто скучновато, а готовить что-то более существенное — элементарно лень, в общем, я решил проехать в центр, до станции Цоо и, выбрав наугад один из миллиона берлинских ресторанов, — главное, чтобы на вид посимпатичнее — приступить там сразу к обеду, минуя завтрак. Я постоял минут пять под душем, потом сгрыз большое желтое яблоко, которое не утолило, а лишь усугубило голод, чего я, впрочем, и добивался.

А вот в гараже меня ждал маленький сюрприз. Там стоял почему-то лишь новехонький Белкин «Опель-Вектра». И с какой радости она решила, что для поездки с сыном в Дрезден нужен именно мой полноприводный «Субару-Форестер»? Это уже потом я узнал, что, изучив утром какой-то старинный путеводитель, мои лихие путешественники, не меняя направления, слегка изменили планы и махнули в Саксонские горы, имея конечной точкой маршрута знаменитую крепость-тюрьму Кёнигштайн. Андрюшка, как увидал на гравюрах могучие стены, вырастающие прямо из скал, смотровые башни, пушки, подземелья и подъемные мосты надо рвом, сначала даже не поверил, что это все до сих пор цело, но Белка разыскала ему современную фотографию в другой книге, и тут уж им стало не до Дрездена — при всем его великолепии отложили на следующий раз. Ну а в горах они вволю полазили по торчащим из земли корням, каменистым осыпям и прочему бездорожью, романтично петляя меж деревьев и подпрыгивая на больших валунах. «Форестер» показал все на что способен, от «Вектры» в аналогичной ситуации, пожалуй, бы просто ничего не осталось. Но я это все действительно узнал позже, и, узнав, даже порадовался стечению обстоятельств, а в ту минуту отчего-то недоброе предчувствие кольнуло в сердце.

Есть, однако, хотелось невыносимо, поэтому я решительно выкинул всякую тревожную чушь из головы и не стал звонить Белке — к чему дергать посреди дороги людей, отправившихся отдохнуть и развлечься? Ведь она точно так же может позвонить мне. Короче, оставив дом на кота Степана, я потихонечку тронулся. Из нашего поселка иначе как потихонечку не выберешься, брусчатка кругом. Зато уж, вырвавшись на широкую улицу, летящую вдоль парка и больше напоминавшую загородное шоссе, я и разогнался по-загородному. Машин здесь всегда бывало немного, а о пешеходах и говорить не стоило.

День выдался прохладный, и вообще погода явно портилась: тучки, уже закрывшие солнце, собирались в большую хищную стаю и готовили какую-то пакость вроде мелкого, противного дождика. Настроение, однако, сохранялось преотличнейшим.

И вот на углу Адлергештель и Дёрпфельдштрассе я чисто по-московски поддал газу на мигающий зеленый, а на перекресток влетел уже, как говорят в Германии, «на темно-желтый» (аналог нашего выражения «на бледно-розовый»). Место это просторное, видно далеко в любую сторону, потому я и лихачил. И все бы ничего, да только слева ехал ещё один такой же джигит. Я увидел его, тормознул, даже руль чуть вправо вывернул, но столкновения избежать не удалось. Роскошная белая «бээмвуха» семисотой серии, даже не попытавшись маневрировать, влепилась мне в крыло, аж капот вздыбился. В тот же миг передо мной надулась ненужная в данной ситуации подушка безопасности (вот, черт, они же одноразовые, новую придется покупать, а это щестьсот марок!). Я повернул ключ, на всякий случай обесточивая все системы, осознал, как мне, в сущности, повезло, и первым делом набрал номер своего страхового агента. Собственно, оно же стало и последним моим делом — все необходимое довершит Клаус, то есть этот самый агент.